Источник:
Ключевая тема политических дискуссий последних тридцати лет — экономический рост. Новый поворот она приняла после 2008 года, когда был достигнут предкризисный уровень развития и в то же время начался глобальный экономический кризис.
Глобальный кризис 2008-го стал важной, но не единственной причиной ухудшения ситуации в России. Точнее, он имел отношение к спаду 2009 года, но не к низким темпам роста, характерным для последующего десятилетия. В 2010–2018 годах на фоне переплетения глобального (структурного) и циклического кризисов в России шел поиск новой модели экономического роста, которая была бы основана не на дешевых ресурсах (свободных мощностях и рентных доходах), а на повышении совокупной факторной производительности. Внутри «десятилетия торможения» 2008–2018 годов выделяется несколько относительно самостоятельных, но логически связанных периодов.
Периоды отрицательной экономической динамики 2009 и 2015 годов, вызванной в первом случае глобальным кризисом, а во втором — наложением геополитического обострения и циклического инвестиционного спада. Принятые в ответ антикризисные меры были исключительно эффективны: они минимизировали спад и не позволили дестабилизировать макроэкономическую ситуацию. Правда, оборотной стороной успешной антикризисной политики стало блокирование «созидательного разрушения», и отсутствие V-образного отскока вносит свой вклад в торможение посткризисной динамики.
Периоды позитивной динамики 2010–2014 и 2016–2019 годов существенно отличаются друг от друга, причем не только количественно, но и качественно. Для первого периода характерны высокие в начале, но неуклонно снижающиеся темпы роста, уходящие к концу 2014-го в отрицательную зону, а второй начался с очень низких темпов, и только в будущем мы сможем увидеть, насколько устойчивым станет рост.
Но главное отличие состоит не в динамике показателей ВВП. Модель 2010–2017 годов основывалась на стимулировании спроса, включая компенсации потерь от кризиса и затем повышение зарплат, особенно работникам бюджетного сектора. Это позволяли и значительные объемы Резервного фонда, накопленные благодаря высоким рентным доходам предыдущего десятилетия. На стороне спроса во многом сработали и указы президента от 7 мая 2012 года.
Похоже, что 2018 год обозначил поворот в направлении экономики предложения, то есть обеспечения развития производственных секторов. Президентский указ от 7 мая 2018 года ориентирует прежде всего на поддержание инвестиционной активности для развития производственной, транспортной и социальной инфраструктуры. Это две разные модели экономического роста, о чем у нас шла речь еще в «Стратегии-2020», разрабатывавшейся в 2011 году и сыгравшей важную роль в определении контуров социально-экономической политики на следующее десятилетие.
Таким образом, сформулированная в 2018-м модель роста существенно отличается от подходов предыдущих 10 лет. Государственные ресурсы концентрируются на инвестиционном обеспечении реализации национальных целей и приоритетов, а повышение потребительского спроса следует в основном за инвестиционным спросом. Повышение с 2019 года НДС на 2 п. п. не отменяет этого вывода, хотя модель экономики спроса, как правило, предполагает снижение налогов, поскольку НДС — налог на потребление. Да и повышение пенсионного возраста, обеспечивающее рост предложения на рынке труда, вполне согласуется с этой моделью.
Внешне этот курс может напоминать политику ускорения 1986–1989 годов, когда был осуществлен бюджетный маневр от потребления к инвестициям. Здесь, конечно, не может быть прямой аналогии. Во-первых, современная российская экономика качественно отличается от советской — она гораздо более гибкая благодаря частной собственности и рыночному ценообразованию. Во-вторых, нынешний маневр предполагает сохранение консервативной бюджетной политики — низкого государственного долга и сбалансированного бюджета. Все это позволяет позитивно оценивать текущий поворот к экономике предложения.
Однако уроки 30-летней давности не следует игнорировать. Главный урок состоит в том, что безответственная макроэкономическая политика, приводя к краткосрочному ускорению, далее оборачивается катастрофой. Или, иными словами, между стабильностью и тяжелым кризисом может пройти всего четыре года, причем два из них экономика будет ускоряться, а государственные финансы разбалансироваться.
Поворот к экономике предложения задает макроэкономическую рамку модели экономического роста. Но у этой модели есть и институциональная рамка — доминирующая роль финансово-промышленных групп. Дискуссия (как экспертная, так и политическая) о предпочтительной модели консолидации роста велась на протяжении всех трех десятилетий посткоммунистического развития — иногда в явных формах, иногда подспудно. С самого начала конкурировали три принципиально разные модели: развитие частно-предпринимательской деятельности и конкурентных рыночных институтов, формирование финансово-промышленных групп (или «чеболизация», если использовать термин из практики Южной Кореи) и дирижистская модель — усиление прямого государственного влияния на развитие экономики, включая ценообразование.
На различных этапах развития страны обсуждение этих трех моделей шло с разной интенсивностью, но на практике тренд на «чеболизацию» почти всегда оказывался главным. В настоящее время эту институциональную модель можно считать утвердившейся, причем ключевую роль в экономическом развитии играют финансово-промышленные группы с государственным участием.
У этой модели есть ряд разнонаправленных результатов. Во-первых, эти группы во многом обеспечивают российский экспорт энергетической, военно-промышленной и даже сельскохозяйственной продукции, тем самым способствуя его диверсификации.
Во-вторых, именно на них прежде всего возлагается решение задачи импортозамещения. К тому же и правительство подчеркивает важность именно экспортно ориентированного импортозамещения.
В-третьих, корпорации с госучастием часто выполняют важные социальные функции, формально им не свойственные.
В-четвертых, «чеболизация» тормозит конкуренцию, и это одна из самых болезненных институциональных проблем обеспечения экономического роста, тем более что уровень конкуренции снижается и по другим причинам (геополитика и низкий курс рубля).
Эти риски необходимо принимать во внимание при практической реализации данной институциональной модели роста.